Сегодня утром я наткнулся — в буквальном смысле — на этот отрывок из Исповеди являющийся настоящим чудом и возвещающий о «Смерти Ивана Ильича» написанной семь лет спустя:

«Сначала мне показалось, что это были напрасные, неуместные просьбы. Я верил, что все это уже известно, что если я когда-нибудь захочу взяться за эти вопросы прямо, то это не доставит мне труда, что пока у меня нет времени, но что как только я захочу, я сразу бы нашел ответы. Теперь эти вопросы нападали на меня все чаще и чаще, требуя ответа со все большей горячностью, и так как все они попадали в одно и то же место, во множестве точек, то эти вопросы без ответа образовывали одно черное пятно. (…)

«Со мной случилось то, что случается со всеми, кто заразился смертельной внутренней болезнью. Сначала мы наблюдаем появление незначительного симптома, которому больной не придает значения, затем симптомы возвращаются все чаще и чаще и сливаются со временем в единое неделимое страдание. (…)

«Моя жизнь остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать; но у меня не было жизни, ибо не было уже желаний, исполнение которых казалось бы мне разумным. »

Требуется качество Толстого, чтобы так точно выразить этот подъем власти (который некоторые могли бы спутать с волей к власти), это прогрессирующее вторжение беспокойства. «Смерть Ивана Ильича», сжатый шедевр этого шедевра, который есть жизнь, прекрасно передаст это впечатление падения в другую вселенную. В безобидный миг жизнь раздваивается и разбегается. Жизнь состоит только из совокупности этих интимных моментов, разделенных с самим собой.

* Прочитав мои заметки из очень интересной книжечки Моник Канто-Спербер: Очерк человеческой жизни .